Маг может черпать силу из следующих источников. Во-первых, помощь дьявола. Здесь существует громадная традиция именно договорного общения – продажи души, принесения жертв по языческому образцу и прочее и прочее. Фактически, на базе модифицированной языческой обрядности, люди пытаются найти ту или иную альтернативу божеству. Во-вторых, из мистифицированных сил природы – земли, воды, огня. С точки зрения христианства в этих источниках нет никакого отличия – это либо дьявол, либо бесы, действующие под личиной земных, «первородных» сил. Но различие все-таки провести необходимо: дьявол, как правило, персонифицирован. Силы же природы часто безличны, ими можно управлять настолько, насколько хватит собственной смекалки и сообразительности. И, наконец, третий источник магии – собственные силы, сверхъестественные способности человека. Они тесно смыкаются как с первым, так и со вторым источником: дьявол может усилить мощь человеческого тела или же человек пользуется деревьями и водами, как своеобразным магическим аккумулятором.
Если сравнить две позиции получения сверхъестественной помощи, то самое поверхностное знакомство с их историей покажет нам, как тесно они переплетаются. Христианство, отказавшееся от торговли с Богом, сохранило громадную традицию обетов – фактически, моральной предоплаты чуда. А обычай жертвовать церкви имущество и покупать индульгенции прямо указывает некий обмен, а отнюдь не молитвенное ожидание. Так же не совмещается с только ожидательной линией поведения обычай молиться подходящим для случая святым: человек пытается добиться большего эффекта от обращения к и так всевидящему божеству. Это напоминает попытку бюрократического подхода к иерархии небесных святых.
В то же время каждый маг старается представить себя как проводника воли неких высших или, во всяком случае, могущественных сил – но при этом у мага нет публичного церковного подчинения высшим указаниям, он одиночка. Маг, фактически, самовольно распоряжается теми силами, которые ему удалось «стяжать». Однако, опыт последнего времени – наблюдение организаций нетрадиционных культов, разнообразных объединений ведьм и колдунов, подсказывает - практически сразу начинают вырабатываться единые требования, система обрядности, стандартизируются предсказания и обещания. То есть маг из повелителя сил превращается в скромного служащего, чем уже не отличается от священника.
Теологическая традиция, богословское обоснование, казалось бы, может служить достоверным критерием отличия магических действий от христианских мистерий. Но и этот критерий не слишком надежен. Что касается обоснованности, сравнительной аргументированности христианской религии и магии, то христиане были уверены в истинности своей веры и в первых общинах, где уровень философии был относительно низок. Лишь апологеты христианства, уже распространившегося по римской империи, смогли развить богословскую традицию. На это ушла не одна сотня лет – окончание периода патристики относят уже к 9-му веку нашей эры. Не следует забывать и о противоречиях в рамках христианства – ведь громадный объем католической теологии, священного предания, не почитается православными и наоборот.
Разнокалиберные сектанты, колдуны, маги, вещатели, на первый взгляд, в своем багаже имеют фактически только Библию, пригоршню фокусов и скудный набор эклектически подобранных сочинений. В то время как любая церковь практически с момента своего возникновения, заботится о теоретическом обосновании своих действий. Классическим примером здесь может быть лютеранство: Меланхтон, преемник Лютера, получил прозвище «учителя Германии» – он чрезвычайно много сделал для распространения знаний, которые должны были утвердить немцев в протестантской вере[1]. Тоже самое можно сказать и о Ярославе Мудром – создание христианских культурно-образовательных центров сделало невозможным возврат к язычеству.
Но адепты магии, в свою очередь, тоже не могут пожаловаться на скудность литературно-логического обоснования: наряду с «Небесной иерархией» псевдо-Дионисия[2] существуют множество работ по демоническим монархиям. Одна алхимическая традиция предоставляет своим последователям множество трудов – как чрезвычайно логичных и талантливых, так и замечательно авторитетных, вышедших из-под пера Фламеля и Парацельца[3]. Астрология, хиромантия, сотни других разновидностей предсказания судьбы не обделены вниманием обладателей бойких перьев. Многочисленные пособия для начинающих колдунов, которыми усеяны нынешние книжные лотки, сообщают самые точные, подробные и обоснованные инструкции как по снятию сглаза, так и по наведению порчи.
Различие в легальности так же не могут быть решающими. Любая христианская церковь считает себя преемницей первых христианских общин, а многие религиозные христианские организации вообще полагают себя единственной церковью. Но упомянутые церковные расколы, сомнительные эпизоды в истории практически любой, сколько-нибудь долго существующей церкви, говорят о невозможности признать за ними непрерывающуюся две тысячи лет традицию.
Словом, характер различий между магией и мистикой позволяет отнести их к двум видам одного рода. И коренное различие между магией и мистикой, по сути, одно – благодать святых в подчинении Богу, а маги видят свою силу в себе, либо в подвластных им стихиях.
В таком случае магия и мистика фактически две стороны одной медали. Они имеют общее психологическое происхождение. Вера как образ мышления базируется на принятии чуда. Но человек не может принять чудо без ощущения сопричастности к нему. А сопричастность эта возможна двояко: через подчинение себя каким-либо высшим силам, растворение в них своей воли, растворению «Я» в сверхличности Бога, либо через управление этими силами, самочинное творение чудес. В человеке эти два начала – жажда подчинения и жажда управления – сочетаются, и от какого-то одного невозможно избавиться целиком. Может показаться, что стремление к подчинению и управлению – инстинкты или бессознательные порывы вроде фрейдовских. Нет, это отражение в человеческой природе объективных качеств всякой системы, стремящейся к самосохранению и развитию. Это может быть осуществлено либо через встраивание в большую систему, либо через ее изменение. Естественно, эти два пути могут взаимно переходить друг в друга.
История развития отношений магии и мистики дает нам еще одно свидетельство их фактического единства. Для убеждения верующих издавна применяли методики обмана и самообмана. Но оба этих метода нуждаются в конкретных подтверждениях: для создания иллюзии, либо для её поддержания – человек не может, в силу особенностей своей психики, бесконечно внушать сам себе абстрактные истины.
В период язычества, на относительно низком уровне культуры населения, конкретика была необходима – фактически только ею утверждался культ того или иного бога. Потому вера в обряды, реликвии, чудеса, творимые жрецами, была основой религии. Божество играет роль персонифицированного объективного закона: действует всегда, но как и всякий закон природы, его можно обойти. Отсюда очень жесткая товарность в отношениях человека с богом: оракулам платили за предсказания, сделанные фактически богом, с богами заключались сделки, их обманывали и тому подобное. Эта форма веры требует постоянных подтверждений – конкретных и связанных с указаниями жрецов. В этой конкретике ее сила, но в ней и слабость – такую веру легко подорвать. Возьмем, например, такой архетипичный сюжет: божество карает людей за хулу на свое имя, унижение своей персоны или попытку поставить себя на одну с ним доску. Религия древних греков содержит множество подобных мифов: Афина превратила ткачиху Арахну в паука, и Аполлон покарал флейтиста Марсия за проигрыш в состязании. Но когда Нерон требовал оказания божественных почестей своему голосу, тот же Аполлон не явился во всем своем великолепии и не отнял у него язык. Иррациональное мышление, основанное на конкретных подтверждениях актами чудес, уже не могло существовать – мировоззрение людей стало слишком целостным, чтобы противоречия в мире можно было объяснить мнимыми разногласиями между богами-олимпийцами. К моменту возникновения христианства эта концепция себя фактически исчерпала – знать римской империи могла только номинально считаться религиозной, вера переродилась в чисто обрядовые действия. Наблюдались лихорадочные шатания городского населения от культа к культу – религия стала вопросом скорее моды, чем совести.
Христианство совершило переворот в умах: ответственность за общение с божеством стала возлагаться на верующего. Бог не является людям по их требованию. Человек не может сказать – будет ли в следующую секунду чудо или придется смиренно молиться дальше. Вот тут, собственно, и происходит отделение магии от мистики – абстрагированная, по сравнению с язычеством, вера, сделала основным источником сверхъестественного не человеческое тело или природу, а недоступного Бога (а фактически – субъективные ощущения человека).
Это помогло победить языческие культы, но христианство не стало отказываться от преимуществ конкретного чуда. Евангелие полно описанием чудес, религиозное сознание каждого народа, принявшего христианство, сохранило память о действенных чудесах, совершаемых крестителями - например, св. Патрик, по преданию, изгнал из Ирландии змей. И если позднейшие чудеса могут часто подвергаться сомнению, то первоначальные – много реже.
В период расцвета своего влияния церковь, монополизировав за собой право на истолкование чудес, совмещает в себе две позиции: конкретное сверхъестественное – чудеса у реликвий, исцеления от прикосновений праведников и королей (фактически легализированную магию, где святые заняли места античных героев и полубогов); и абстрактно-религиозное – тысячи томов схоластики, сложнейшие богословско-философские рассуждения. Такая система работала просто идеально: для необразованной массы это фактически было язычество, а для поднявшихся над ее уровнем – лабиринты теологии.
Потому борьба средневековой церкви с ересями в первую голову была борьбой за монополию – за право толковать чудеса от имени единственного юридического лица. Если же немедленное административное давление было невозможно – она принимала формы конкурентной борьбы, свойственной для ее ранних этапов: против чудес еретических выдвигались чудеса христианские. Происходил фактический откат к методам язычества: кто продемонстрирует верующим более убедительное чудо, тот и победит в споре.
Однако, шел процесс повышения целостности общественного сознания: такие явные, откровенные способы сочетания языческих и христианских обычаев, как продажа индульгенций, воспринимались все более неоднозначно. Люди отказывались понимать, как можно одновременно цитировать слова из Евангелия «какой выкуп даст человек за душу свою»[4] и принимать оплату за отпущение грехов в звонкой монете.
А с развитием науки церковь стали слишком часто «ловить на горячем» - всплывали тысячи подделок, фальшивок и лжесвидетельств. Произошло еще для церкви худшее – она лишилась монополии на истину, на уникальную возможность связывать в рамках единого мировоззрения библейские заповеди с конкретной политической и экономической обстановкой, с природными явлениями вокруг людей. Наука стала самостоятельно читать «книгу природы» и раскрывать секреты устройства общества. Даже если тайну мистификации чуда удавалось соблюсти или все участники были уверены, что оно – подлинно, все равно скепсис брал верх. Во время борьбы с янсенизмом наблюдались многочисленные чудеса и контр чудеса. Но Давид Юм усомнился в них всех – и в работе «Исследование о человеческом разумении», в главе 10 «О чудесах» смог достаточно обоснованно доказать свою позицию[5].
Под влиянием обстоятельств церковная борьба с магизмом изменила свое качество – теперь магия стала рассматриваться не как нечто опасное, но как что-то примитивное, вульгарное. Жажда верующих в конкретном чуде начала объявляться маловерием, неумением обрести истинную веру. Из религии стала уходить конкретность. Естественно, процесс не прошел одномоментно – церковь признавала за собой все прежние чудеса, продолжает аккуратную фабрикацию новых (или признания таковыми спонтанных излечений, просто редких феноменов). Сохранились и обычаи, вроде признания чудом зажигания первого пасхального огня. Но подсчитывать коэффициент полезного действия благодати божьей в народном хозяйстве церковь больше не рискует.
Однако, такая позиция совершенно не может удовлетворить верующих – конкретика необходима им, чудо должно твориться каждый день. Вот и наблюдаются отождествления веры с обрядом, попытки найти священника «у которого святая вода лучше заряжена», примешать к официальному культу собственные суеверия. Подобный магизм для церкви отчасти удобен: из всей суммы «чудес», увиденных верующими, можно выбирать самые многообещающие, с точки зрения пропаганды, явления. Прочие наблюдения сверхъестественного легко можно объявлять заблуждениями, неверным истолкованиям Библии и даже, становясь на позицию науки и присваивая себе часть ее авторитета, иллюзиями. Такая конструкция напоминает научную парадигму: несколько жестко установленных, верифицированных положений, окруженных защитным поясом гипотез. Готовые обманываться носители таких гипотез-суеверий с одной стороны всегда могут быть приближены, с другой – отвергнуты.
Тогда почему же церковь противится такому положению дел, ведется неуклонная борьба с суевериями? Дело в конкурентной борьбе. Церковь не действует в одиночестве: суеверные люди всегда могут сплотиться в секту, неподконтрольную епархиальным указаниям, множество околорелигиозных организаций готовы принять в свои ряды самых отчаянных «контактеров» и экстрасенсов. Потому церковь заинтересована в воссоздании той системы, когда чудеса, признаваемые отдельными православными, лишь после церковной цензуры становятся всеобщим достоянием. Типичный прием подобных действий: иконы без нимбов – люди уже молятся на них, но эти крашенные доски еще не обладают всеми присущими освященной иконе свойствами. Примером этого есть недавно созданная икона, на которой роль орнамента выполняют лица погибших на подлодке «Курск» моряков – написанная по канонам, она, тем не менее, предельно актуальна. То есть магия должна быть целиком подконтрольной.
Но такая борьба безнадежна – как в силу вышеперечисленных факторов, так и в силу того, что люди, живущие в современном обществе, видят не только «христианские чудеса». Здесь и пришельцы, и говорящие камни, и самозванные призраки, и множество другого барахла. Фэнтези, потакающая обывательской жажде чуда, готова завалить потребителя описанием богов, магов и духов. Голливудские фильмы, благодаря одной своей зрелищности порождают, пусть сравнительно недолговечные, но значительные религиозные образования. Лишь с восстановлением тотальной церковной цензуры люди будут видеть преимущественно православные чудеса. По счастью, возвращение клерикального государства крайне маловероятно.
Подытоживая, можно сказать: противоречия между мистикой и магией неразрешимы в рамках христианской методологии и картины мира. Они легко снимаются, если рассматривать христианство, как этап развития религии, а противостояния колдовства и молитвы, как внутрирелигиозный феномен, имеющий психологические и социальные обоснования. Однако, в современных условиях общественное сознание расколото и не может принять внерелигиозную точку зрения – потому данный конфликт будет сохраняться и может приобретать взрывоопасные формы.
